В предыдущих моих постах в "живом журнале" я разместил три рассказа писательницы Евгении Монастырской. Месяца полтора назад я прочёл книгу прозы Евгении Монастырской "Кротовые норы" и сейчас выбрал из неё три рассказа для публикации у себя на странице.
Я долго думал, прежде чем написать эти два слова. Но, честное слово, нет ничего, что лучше выразило бы мое отношение к вам. Впрочем, это не важно. Завтра неделя, как я живу здесь. Я поселился в "Доме приезжих". Это на самой постройке, в четырнадцати километрах от города. Место выглядит, как после землетрясения. Всюду ямы, котлованы, песок, цемент, кирпич, железо. Стройка работает круглые сутки. Ночью все залито светом, стучат пневматические молоты, свистят паровозы, гремит железо. Завод растет, как в сказке. Здесь была голая степь. Сейчас стоят уже два готовых цеха и почти готовые корпуса главных цехов - механического, кузницы и литейного. Механический цех - полкилометра длиной - самый большой в СССР. Живу я очень одиноко - почти все наши инженеры живут в городе. Встаю рано, с работы прихожу поздно, для себя остается часа три в день. В это время я читаю, пью чай и хожу по комнате. Жене я написал, что больше к ней не вернусь. У меня с ней ничего общего не было. Нас связывал только сын, но он умер прошлой весной. Теперь я опять один, ни с кем не связанный и ничего не ожидающий. Внутри меня тишина, немного кладбищенская. Единственно хорошо, что увлекает работа. Ваша карточка... помните, где вы сняты в гимназическом платье с перекинутой косой, ну, та самая карточка, которую я выменял у вашего братца за перочинный ножичек и книжку Майн Рида. Эту карточку я все годы таскаю с собой. И сейчас она лежит у меня в письменном столе, и каждый раз, когда я вынимаю пачку папирос, я вижу ее, мне становится теплее и радостнее. Это оттого, Соня, что я вас, должно быть, еще до сих пор люблю. Узнал я. ваш адрес случайно. Когда ехал сюда, то в Козлове (у меня там была пересадка) я встретил Назарова, - помните, долговязый заика, он вместе со мной же учился в реальном? Сейчас он врач. Не видал его лет десять. Стали вспоминать мы с ним товарищей нашего выпуска, их оказалось очень мало. Из тридцати шести человек в живых насчитали что-то около семивосьми. Остальные убиты. И, конечно, вспомнили и знакомых гимназисток. Вот он мне и рассказал, что вы вышли замуж и живете в Москве. Сначала думал не писать вам. Ведь однажды, еще с фронта, я послал вам письмо, но вы не изволили ответить. И сейчас было решил вырвать вас навсегда из сердца и не писать... Но вот, видите, пищу и об этом нисколько не жалею. Я много о вас думал и думаю. Вы мне часто снитесь. Был бы очень рад, Софья Яковлевна, если бы вы черкнули пару слов вот по этому адресу. Ваш В. Гуръин". ( Collapse )
Литовская писательница Юрга Иванаускайте, умершая от рака в 2007-м году ( Закончила Художественный институт в Вильнюсе , где занималась графикой. В 1993—1995 годах путешествовала по Индии, Непалу, Тибету. Пропагандист буддизма и участник движения за освобождение Тибета. Жила в Вильнюсе. Последние годы болела раком. Похоронена на Антокольском кладбище. Известность получила благодаря роману „Ragana ir lietus“ («Ведьма и дождь»), осуждённому католической церковью в Литве. По мотивам романа снят художественный фильм „Nuodėmės užkalbėjimas“ («Заклинание греха»). Незадолго до смерти она написала такое послание своим читателям: ( Collapse )
В статье Юрия Нагибина как пример дурновкусия упоминается нидерладскоязычный прозаик Хюго Клаус. Но не все так просто. Потом, он переводился в СССР, оказывается.
"А ведь не так уж необъятна современная голландская литература. Но нет интереса друг к другу. Каждый обвел себя невидимым кругом, куда допускаются лишь немногие. Нашей широты, чуть неразборчивой (и благословенной), нет и в помине. Никак не могу я привыкнуть к этой разобщенности западных людей.
Правда, все без исключения знают Гуго Клауса, автора скабрезных романов, недавно увенчавшего свою блистательную деятельность на ниве порнографии бракосочетанием с Сильвией Кристаль, исполнительницей роли Эмануэль — героини серии одноименных секс-фильмов.
Кроме Гуго Клауса, на слуху еще три-четыре имени, но о литературе говорят мало, даже те, кто ее делает, о голландской — тем паче... Литературный труд очень низко оплачивается в Голландии, он почти бездоходен, если ты не Гуго Клаус." ( Collapse )
Это было совершенно безветренным летним вечером. Но при этом казалось, что листья что-то нашептывают. Или он просто приписывал им этот шепот, который слышал, едва уловимый. Шепот как будто висел в воздухе, в летнем вечернем воздухе, теплом, под высоким небом, которое, казалось ему, куда-то движется от земли, и слишком-слишком далеко уже уходит. И он в конце концов затворил плотно окно и задвинул шторы, и тогда вместо шепота услышал тик-так часов, холодный, размеренный звук, и он обратил внимание на циферблат, круглый, под стеклом, на стене. И он так внимательно смотрел на минутную стрелку, что заметил ее движение, которое прежде никогда не замечал, и точно так же он заметил движение часовой стрелки, очень тихое, и ему казалось что это движение что-то к нему приближает неотвратимо. Что не он смотрит на круглый циферблат, а циферблат на него, круглым стеклянным глазом с неподвижным зрачком. ( Collapse )
Лев Исидорович Дугин - фронтовик, хирург, автор пяти романов о Пушкине. Его рассказы и повести публиковались в журналах "Новый мир", "Знамя", "Нева", "Москва", "Огонек".
Роман "Агасфер" написан в последние годы. В средневековой легенде Агасфер, Вечный Жид, осужден Богом на бессмертие и скитания. К этой легенде обращались многие поэты и писатели - у каждого из них свой Агасфер. Агасфер Дугина - иерусалимский храмовый врач, олицетворяющий судьбу еврейского народа. Для Дугина очевидно несоответствие легенды об Агасфере образу и учению Христа. В романе храмовый врач не жестокосерден. Перед читателем современники, почти ровесники, Один из которых дал другому "время подумать"
Лев Исидорович Дугин — фронтовик, хирург, автор пяти романов о Пушкине. Его рассказы и повести публиковались в журналах «Новый мир», «Знамя», «Нева», «Москва», «Огонек». Библиография
Романы
1977 — Лицей 1983 — Северная столица 1991 — Полуденный край Агасфер
Ничего я собой не значу. Я во власти грехов и страстей. Но над зимнею родиной плачу - Над любимой и кровной моей. Березняк, запорошенный снегом, Серый мрак вперемежку с судьбой. Я и сам, перемешанный с небом, Высоко над замерзшей рекой. За рекою холмы и равнины, Деревеньки мелькают вдали. Это родины нашей руины, Их надолго снега занесли. Что там - жалоб рифмованных ветошь, Каждый вздох, каждый шаг - на крови. Знаю, родина, что не заметишь, И прекрасно, что ты не заметишь Эти жалкие слезы мои.
***
Вы прошуршали мимо в шелковом розовом платье. Вы меня сразу узнали и улыбнулись едва. Вы не забыли, конечно, жаркие наши объятья, Вы не забыли, конечно, жаркие наши слова. Наша история с вами, в общем-то, слишком простая. Вы мне признались, как другу: рушится ваша семья. Вскоре вернулись вы к мужу. Дочка у вас подрастает. Дочка у вас подрастает. Может быть, даже моя. В вашей улыбке и взгляде я не заметил участья. Вы торопились куда-то - краток обеденный час. Пальчиком вы постучали по золотым на запястье И позабыли мгновенно и про меня, и про нас. Где они - слезы, обиды, глупые сцены, проклятья? Было спокойным и чистым гордое ваше чело. Вы прошуршали мимо в шелковом розовом платье, Вы прошуршали мимо... Мимо-не знаю-чего... Единственная ( Collapse )
Так волей-неволей генсек переносил свою семейную проблему в сферу проблематики всей страны. Нужен, конечно же, повод, чтобы масштабно поднять вопрос пьянства. Ну так вот как раз кстати писатели, женщины и медики письма пишут… На эти бы письма плюнуть и заняться неотложными государственными делами, но – где-то там, в глубинах своей души наш герой соединил эти письма от женщин, писателей, медиков с сигналами о медицинских проблемах одного пьющего писателя, который, увы, оказался братом женщины, которая была частью его самого. Соединил и транслировал дальше – людям, которые превратили эту проблему в глупость общегосударственного масштаба.
Таким образом шли два параллельных процесса – в семье и в стране. Семья здесь первична. Евгений Титаренко после того, как Михаил Сергеевич пришел к власти, стал пить еще больше (вот истинный сигнал от писателей), Раиса Максимовна старалась что-то предпринять, демонстрировала «неладное» (вот вам и жалобы женщин), советовалась с врачами, которые, хоть и клали писателя Титаренко в хорошие клиники, ничего не могли сделать (сигнал от медиков). Именно эти сигналы, идущие из глубин бессознательного Горбачевского Андрогина, легли в основу антиалкогольного безумия. А уж письма реальных женщин, писателей, медиков были только внешним подтверждением процессов шедших в внутри Андрогина. Эти процессы были очень болезненны для генсека и потому антиалкогольная кампания в стране приняла столь нездоровые формы.
Титаническая борьба с пьянством в стране длилась до тех пор, пока брата Раисы Максимовны не решили упрятать в закрытую психиатрическую больницу, расположенную недалеко от Воронежа. Когда он был 1988 году в нее помещен, проблемы семьи были окончательно решены. И именно в этом году (Рыжков предлагает и точную дату – 10.09.88, суббота) прекратились последние судороги антиалкогольной кампании. Евгений Титаренко, оказавшийся невольным виновником борьбы за трезвый образ жизни, продолжает сидеть в этой клинике.
Взял большое интервью у поэта-"шестидесятника" Вадима Ковды. Среди прочих незаслуженно забытых поэтов и прозаиков 60-70-х годов Ковда вспомнил поэта и прозаика Льва Тарана. Вот отрывок о Таране:
- Вадим Ковда: Таран работал в отделеннии скорой психиатрической помощи при Институте Склифосовского. Недалеко от здания основного Склифа, в переулке за углом. Я бывал у него на работе. Раз в четыре дня он дежурил. Частенько бывало - я куда-нибудь иду (а я жил недалеко) и вдруг слышу крик: "Вадим!" Гляжу - мимо меня проехала "скорая" и стоит уже метрах в ста от меня. Из нее высовывается радостный Лева и кричит - "Вадим!"...
Таран издал в Красноярске книжку,"троешную". И ,вообще, так особо не выделялся. Что случилось? Вдруг с какого-то периода он стал писать мощнейшие вещи. И в прозе, и в стихах.
